Школьнику на заметку:
- «…я не пишу и писать дребедени многословной, вроде «Войны», я больше никогда не стану. И виноват и, ей-богу, никогда не буду».
- Лев Толстой о «Войне и Мире», из письма А. Фету, январь 1871 г.
Ученики – ваш выпад, учителя – парируйте!
- Косил по-крестьянски он сено,
- Сажал с мужиками овес,
- А роман его «Воскресенье»
- Читать невозможно без слез.
Если речь заходит о «Севастопольских рассказах», «Крейцеровой сонате» или «Отце Сергии» – читавший все это вызывает у собеседников не просто легкую нервозность, а подозрения в психическом нездоровье. Но и они Толстого не читали так, как читать его следует.
Не имея достаточных знаний для полноценного анализа, сторонники величия Толстого собирают посторонние факты. От них часто можно услышать, как Толстой ездил на велосипеде, играл в теннис и городки. Вдохновенные рассказы о том, как Толстой пахал землю и учил крестьянских детей в школе. Любил пилить и рубить дрова. Иной с умилением на память цитирует воспоминания его сына Ильи Львовича:
«Для того чтобы иметь возможность работать дома и использовать длинные зимние вечера, отец начал учиться сапожному ремеслу.
Не знаю откуда, он разыскал себе сапожника, скромного чернобородого человека, типа положительных мастеровых, накупил инструментов, товару и в своей маленькой комнатке, рядом с кабинетом, устроил себе верстак.
Рядом с верстаком, у окна, была устроена оригинальная железная печурка, отопляемая керосиновой лампой, которая должна была одновременно согревать и вентилировать комнату.
Я помню, что, несмотря на это устройство, которым отец гордился как новшеством, в его крошечной низенькой мастерской всегда было душно и пахло кожей и табаком.
В определенные часы приходил сапожник, учитель с учеником садились рядом на низеньких табуретках, и начиналась работа: всучивание щетинки, тачание, выколачивание задника, прибивание подошвы, набор каблука и т. д.»
Слова о «всучивании щетинки» и пр. произносят с такой кондитерской в голосе, что хочется запить их крепким чаем без сахара.
- В одном из дворянских имений
- Жил Лев Николаич Толстой.
- Ни рыбки, ни мяса не ел он,
- Ходил по усадьбе босой.
- Жена его Софья Андревна
- На барской постели спала,
- Не ела крестьянскую пищу,
- Дворянскую честь берегла.
А еще говорят, что Толстой был вегетарианцем, трезвенником и врагом табака. И чем же это пахло в сапожной его мастерской?
VIII
Собрались башкирцы, сели — кто верхами, кто в тарантасы, поехали. А Пахом с работником на своем тарантасике поехали и с собой скребку взяли. Приехали в степь, заря занимается. Въехали на бугорок, по-башкирски — на шихан. Вылезли из тарантасов, послезали с лошадей, сошлись в кучку. Подошел старшина к Пахому, показал рукой.
— Вот,— говорит,— вся наша, что глазом окинешь. Выбирай любую.
Разгорелись глаза у Пахома: земля вся ковыльная, ровная как ладонь, черная как мак, а где лощинка — так разнотравье, трава по груди.
Снял старшина шапку лисью, поставил на землю.
— Вот,— говорит,— метка будет. Отсюда пойди, сюда приходи. Что обойдешь, все твое будет.
Вынул Пахом деньги, положил на шапку, снял кафтан, в одной поддевке остался, перепоясался потуже под брюхо кушаком, подтянулся; сумочку с хлебом за пазуху положил, баклажку с водой к кушаку привязал, подтянул голенища, взял скребку у работника, собрался идти. Думал, думал, в какую сторону взять,— везде хорошо. Думает: «Все одно: пойду на восход солнца». Стал лицом к солнцу, размялся, ждет, чтобы показалось оно из-за края. Думает: «Ничего времени пропускать не стану. Холодком и идти легче». Только брызнуло из-за края солнце, вскинул Пахом скребку на плечо и пошел в степь.
Пошел Пахом ни тихо, ни скоро. Отошел с версту; остановился, вырыл ямку и дернички друг на дружку положил, чтоб приметней было. Пошел дальше. Стал разминаться, стал и шагу прибавлять. Отошел еще, вырыл еще другую ямку.
Оглянулся Пахом. На солнце хорошо видно шихан, и народ стоит, и у тарантасов на колесах шины блестят. Угадывает Пахом, что верст пять прошел. Согреваться стал, снял поддевку, вскинул на плечо, пошел дальше. Отошел еще верст пять. Тепло стало. Взглянул на солнышко — уж время об завтраке.
«Одна упряжка прошла,— думает Пахом. — А их четыре в дню, рано еще заворачивать. Дай только разуюсь». Присел, разулся, сапоги за пояс, пошел дальше. Легко идти стало. Думает: «Дай пройду еще верст пяток, тогда влево загибать стану. Место-то хорошо очень, кидать жалко. Что дальше, то лучше». Пошел еще напрямик. Оглянулся — шихан уж чуть видно, и народ, как мураши, на нем чернеется, и чуть блестит что-то.
«Ну,— думает Пахом,— в эту сторону довольно забрал; надо загибать. Да и разопрел — пить хочется». Остановился, вырыл ямку побольше, положил дернички, отвязал баклажку, напился и загнул круто влево. Шел он, шел, трава пришла высокая, и жарко стало.
Стал Пахом уставать; поглядел он на солнышко, видит — самый обед. «Ну, думает, отдохнуть надо». Остановился Пахом, присел. Поел хлебца с водой, а ложиться не стал: думает — ляжешь, да и заснешь. Посидел немного, пошел дальше. Сначала легко пошел. От еды силы прибавилось. Да уж жарко очень стало, да и сон клонить стал; однако все идет, думает — час терпеть, а век жить.
Прошел еще и по этой стороне много, хотел уж загибать влево, да глядь — лощинка подошла сырая; жаль бросать. Думает: «Лен тут хорош уродится». Опять пошел прямо. Захватил лощинку, выкопал ямку за лощиной, загнул второй угол. Оглянулся Пахом на шихан: от тепла затуманилось, качается что-то в воздухе и сквозь мару чуть виднеются люди на шихане — верст пятнадцать до них будет. «Ну,— думает Пахом,— длинны стороны взял, надо эту покороче взять». Пошел третью сторону, стал шагу прибавлять. Посмотрел на солнце — уж оно к полднику подходит, а по третьей стороне всего версты две прошел. И до места все те же верст пятнадцать. «Нет, думает, хоть кривая дача будет, а надо прямиком поспевать. Не забрать бы лишнего. А земли и так уж много». Вырыл Пахом поскорее ямку и повернул прямиком к шихану.
II
Жила рядом с мужиками барынька небольшая. Было у ней сто двадцать десятин земли. И жила прежде с мужиками смирно — не обижала. Да нанялся к ней солдат отставной в приказчики и стал донимать мужиков штрафами. Как ни бережется Пахом, а либо лошадь в овсы забежит, либо корова в сад забредет, либо телята в луга уйдут — за всё штраф.
Расплачивается Пахом и домашних ругает и бьет. И много греха от этого приказчика принял за лето Пахом. Уж и рад был, что скотина на двор стала,— хоть и жалко корму, да страху нет.
Прошел зимой слух, что продает барыня землю и что ладит купить ее дворник с большой дороги. Услыхали мужики, ахнули. «Ну, думают, достанется земля дворнику, замучает штрафами хуже барыни. Нам без этой земли жить нельзя, мы все у ней в кругу». Пришли мужики к барыне миром, стали просить, чтоб не продавала дворнику, а им отдала. Обещали дороже заплатить. Согласилась барыня. Стали мужики ладить миром всю землю купить; сбирались и раз и два на сходки — не сошлось дело. Разбивает их нечистый, никак не могут согласиться. И порешили мужики порознь покупать, сколько кто осилит. Согласилась и на это барыня. Услыхал Пахом, что купил у барыни двадцать десятин сосед и она ему половину денег на года рассрочила. Завидно стало Пахому: «Раскупят, думает, всю землю, останусь я ни при чем». Стал с женой советовать.
— Люди покупают, надо,— говорит,— и нам купить десятин десяток. А то жить нельзя: одолел приказчик штрафами.
Обдумали, как купить. Было у них отложено сто рублей, да жеребенка продали, да пчел половину, да сына заложили в работники, да еще у свояка занял, и набралась половина денег.
Собрал Пахом деньги, облюбовал землю, пятнадцать десятин с лесочком, и пошел к барыне торговаться. Выторговал пятнадцать десятин, ударил по рукам и задаток дал. Поехали в город, купчую закрепили, деньги половину отдал, остальные в два года обязался выплатить.
И стал Пахом с землей. Занял Пахом семян, посеял покупную землю; родилось хорошо. В один год выплатил долг и барыне и свояку. И стал Пахом помещиком: свою землю пахал и сеял, на своей земле сено косил, со своей земли колья рубил и на своей земле скотину кормил. Выедет Пахом на свою вечную землю пахать или придет всходы и луга посмотреть — не нарадуется. И трава-то, ему кажется, растет, и цветы-то цветут на ней совсем иные. Бывало, проезжал по этой земле — земля как земля, а теперь совсем земля особенная стала.
Мертвые души
Когда-то гоголевский Чичиков скупал мёртвые души за бесценок, чтобы они числились у него на бумаге как живые. Это давало ему статус богатого помещика, возможность получения крупного государственного займа и приобретения по дешёвке новых земель, которые можно будет закладывать или втридорога перепродавать. К сожалению, в мире сегодня ничего не изменилось.
Стивен У. Мошер. Экономическая модель строится, исходя из численности населения, его запросов.Главные критерии жизни — это распределение благ между людьми.А если людей — нет, или слишком мало?Разве трудно их приписать, как поступал с мёртвыми душами Чичиков?Многие исследователи называют мифом все разговоры о перенаселении планеты и росте рождаемости в пресловутой геометрической прогрессии.
Стивен У. Мошер является авторитетом в мире в вопросах Китая и народонаселения. С 1979 года он неустанно работал для борьбы с принудительными программами контроля над населением.
Исследовательский институт народонаселения был основан в 1989 году Полом Маркс (1920- 2010), семейным социологом, католическим священником и монахом-бенедиктцем. PRI стал независимым институтом в 1996 году. В том же году мозговой центр возглавил Стивен У. Мошер,антрополог и автор, который изучал и обнаружил причинную связь между политикой одного ребенка , с одной стороны, и неуравновешенным соотношением полов в Китае, а также его стареющим населением, с другой стороны.
Вот некоторые его выводы по этому поводу:
— Возьмём, к примеру, Китай. Его население стареет быстрее, чем любая популяция мира. И хочу отметить, что в Китае уже дефицит рабочей силы. Неспроста заработная плата там стремительно растёт — слишком мало рабочих. Демографическая политика Китая, когда законодательно запрещалось иметь больше одного ребёнка на одну семью, привела к такой ситуации. Сегодня ошибку признали и закон отменили.
— Две трети населения Земли стремительно стареют. В Японии, например, специально создают роботов для пожилых людей, не имеющих семьи. бездетных старых людей там очень много. Роботы заменили им внуков. Одинокие старики не отходят от них, разговаривают, кормят, нянчатся, гуляют.
«Подумай и реши»
Задача Л. Н. Толстого
Продавец продает шапку. Стоит 10 р. Подходит покупатель, меряет и согласен взять, но у него есть только 25 р. Продавец отсылает мальчика с этими 25 р. к соседке разменять. Мальчик прибегает и отдает 10+10+5. Продавец отдает шапку и сдачу в 15 руб. Через какое то время приходит соседка и говорит, что 25 р. фальшивые, требует отдать ей деньги. Ну что делать. Продавец лезет в кассу и возвращает ей деньги.
Вопрос: на сколько обманули продавца?
А что до гостей…
«Помню, во время моих обращений к Толстому меня кто-то подергивал сзади за полу. Когда Лев Николаевич предложил идти наверх к чаю, я, отстав от него, спросил Гусева, не он ли меня дергал и почему. – Так много нельзя говорить со Львом Николаевичем, – не без строгости в голосе пояснил мне Д. П. Маковицкий. – Его надо только слушать!» Из воспоминаний Ф. Е. Поступаева.
Только мне показалось, что дети были умнее некоторых взрослых?
А от многочисленных «толстовцев» он не знал, куда и спрятаться.
«Говорить о толстовстве, искать моего руководительства, спрашивать моего решения вопросов — большая и грубая ошибка».
«Никакого моего учения не было и нет, — писал он, — есть одно вечное, всеобщее, всемирное, истинное для меня, для нас, особенно ясно выраженное в Евангелиях. Учение это призывает человека к признанию своей сыновности к Богу».
И наконец:
Народная мудрость
- «Жадность – всякому горю начало». Наши мудрые предки данной пословицей хотели предостеречь свой народ. Они говорили о том, что жадность никогда не приводит к чему-то хорошему. Жадный человек обязательно в итоге столкнётся с горем.
- «За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь». Смысл данной пословицы заключается в том, что нельзя браться одновременно за два дела. В таком случае не удастся достичь успеха ни в одном из них.
- «Скупой богач беднее бедного». В этой пословице говорится о том, что богатство человека не имеет значения, если он им не пользуется. Скупые люди живут хуже бедных, единственное их отличие в спрятанных сундуках с деньгами.
- «За большим погонишься – малое потеряешь». В данной пословице говорится о том, что нужно беречь и ценить то, что имеешь. Погнавшись за большим, можно потерять всё.
- «Чем беднее, тем щедрее, чем богаче, тем скупее». В этой пословице идёт речь о человеческой жадности. Чаще всего бедные люди намного щедрее, чем богатые, потому что им неведомо чувство жадности.
- «Любит птичку, чтобы пела, да не ела». В данной пословице идёт речь о жадном человеке, который хотел бы слушать птичье пенье, но кормить птицу ему жалко. Такие люди хотят всё получать бесплатно.
- «Ни сам ни гам, ни другому не дам». В этой пословице идёт речь о людях, которые не делятся с другими даже тем, что им самим не нужно. Виной этому – их непомерная жадность.
- «Шуба лежит, а сам дрожит». В этой пословице идёт речь о жадном человеке, который мёрзнет от холода, но дорогую шубу не наденет. Излишняя бережливость приводит к скупости, которая меняет человека до неузнаваемости.
- «Жадный глаз только сырой землёй насытится». Смысл данной пословицы заключается в том, что жадность – неизлечимый порок. Жадный человек остаётся таким до самой своей смерти.
- «И среди зимы снега не выпросить». В этой пословице говорится о том, что жадный человек не даст даже того, чего у него более, чем достаточно.
Хозяйке на заметку
- — полштофа сметаны (625 мл);
- — 8 яиц;
- — две столовые ложки муки;
- — два лимона.
- Приготовление: «Стереть яичные желтки с мукой, в оное влить сметану, натереть на терке корку с двух лимонов, сбить белки и положить немного сахару».
Любимая яичница Льва Толстого. Мяса он не ел в последние годы жизни, но рыбку и яйца – с удовольствием. Впрочем, Валентин Булгаков, секретарь Толстого в последние годы его жизни, вспоминал, что вегетарианство было для всех членов семьи обязательным: «В 6 часов в зале-столовой подавался обед — для всех — вегетарианский. Он состоял из четырех блюд и кофе».
Ну – жизнь в усадьбе не стояла на месте.
Кстати, что же за блюда? Протертые яблоки с черносливом, суп с клецками и кореньями, суфле из рыбы с морковью, зеленая фасоль с рисом, суп-пюре из цветной капусты, салат картофельный со свеклой.
В конце концов, не нравится – не ешь.
Кому это нужно?
Сама мировая экономическая модель выстроена так, что всем ВЫГОДНО заниматься приписками.Мэр или губернатор неважно какого города, региона или штата неважно какой страны заинтересован в фиктивном приросте населения, поскольку деньги из федерального бюджета распределяют по количеству душ, проживающих в данном городе, регионе или штате.Президенты африканских стран заинтересованы заявлять большее количество жителей, чтобы получать от мировых благотворительных фондов побольше продуктов питания.Федеральная Резервная Система имеет возможность печатать больше долларов, ведь население растёт якобы в геометрической прогрессии.Самих людей при этом можно держать в постоянном страхе, поскольку рабочих мест и жилища на всех не хватает.Пусть бьются за место под солнцем.А ещё можно десятилетиями говорить о неизлечимой онкологии, но при этом тратить деньги не на борьбу с раком, а на поддержку неонацистских и террористических организаций. Сегодня МИФ о перенаселении планеты позволил глобальному бизнесу отравлять пахотные земли химией и ГМО, губительно истощать природные ресурсы и превращать сказочные ландшафты в гигантскую помойку для неразлагаемого мусора. P.S:Вся современная экономика строится на лукавых цифрах, несуществующих ингредиентах и далёкой от реальности рекламе.. (фраза из фильма «Самые шокирующие гипотезы
Зачем нас этим кормят (43.22) (29.03.2016)»
P.S:Вся современная экономика строится на лукавых цифрах, несуществующих ингредиентах и далёкой от реальности рекламе.. (фраза из фильма «Самые шокирующие гипотезы. Зачем нас этим кормят (43.22) (29.03.2016)»
Меня ничто не пугало, знаешь, но вот сейчас страшат эти современные тенденции: кофе без кофеина, сигареты без никотина, вино без алкоголя, секс без партнера, человек без души.
Ю.Никитин «Зачеловек»
IV
Приехал Пахом на новые места с семейством, приписался в большое село в общество. Попоил стариков, бумаги все выправил. Приняли Пахома, нарезали ему на пять душ надельной земли пятьдесят десятин в разных полях, кроме выгона. Построился Пахом, скотину завел. Земли у него одной душевой против прежнего втрое стало. И земля хлебородная. Житье против того, что на старине было, вдесятеро лучше. И пахотной земли и кормов вволю. Скотины сколько хочешь держи.
Сначала, покуда строился да заводился, хорошо показалось Пахому, да обжился — и на этой земле тесно показалось. Посеял первый год Пахом пшеницу на душевой — хороша уродилась. Разохотился он пшеницу сеять, а душевой земли мало. И какая есть — не годится. Пшеницу там на ковыльной или залежной земле сеют. Посеют год, два и запускают, пока опять ковылем прорастет. А на такую землю охотников много, на всех и не хватает. Тоже из-за нее споры; побогаче кто — хотят сами сеять, а бедняки отдают купцам за подати. Захотел Пахом побольше посеять. Поехал на другой год к купцу, купил земли на год. Посеял побольше — родилось хорошо; да далеко от села — верст за пятнадцать возить надо. Видит — в округе купцы-мужики хуторами живут, богатеют. «То ли дело,— думает Пахом,— коли бы тоже в вечность землицы купить да построить хутор. Все бы в кругу было». И стал подумывать Пахом, как бы земли в вечность купить.
Прожил так Пахом три года. Снимал землю, пшеницу сеял. Года вышли хорошие, и пшеница хороша рожалась, и деньги залежные завелись. Жить бы да жить, да скучно показалось Пахому каждый год в людях землю покупать, из-за земли воловодиться: где хорошенькая землица есть, сейчас налетят мужики, всю разберут; не поспел укупить, и не на чем сеять. А то купил на третий год с купцом пополам выгон у мужиков; и вспахали уж, да засудились мужики, так и пропала работа. «Кабы своя земля была, думает, никому бы не кланялся, и греха бы не было».
И стал Пахом разузнавать, где купить земли в вечность. И попал на мужика. Были куплены у мужика пять, сот десятин, да разорился он и продает задешево. Стал Пахом ладить с ним. Толковал, толковал — сладился за тысячу пятьсот рублей, половину денег обождать. Совсем уж было поладили, да заезжает раз к Пахому купец проезжий на двор покормить. Попили чайку, поговорили. Рассказывает купец, что едет он из дальних башкир. Там, рассказывает, купил у башкирцев земли тысяч пять десятин. И стало всего тысяча рублей. Стал расспрашивать Пахом. Рассказал купец.
— Только,— говорит,— стариков ублаготворил. Халатов, ковров раздарил рублей на сто, да цибик чаю, да попоил винцом, кто пьет. И по двадцать копеек за десятину взял. — Показывает купчую. — Земля,— говорит,— по речке, и степь вся ковыльная.
Стал расспрашивать Пахом, как и что.
— Земли,— говорит купец,— там не обойдешь и в год: все башкирская. А народ несмышленый, как бараны. Можно почти даром взять.
«Ну,— думает Пахом,— что ж мне за мои тысячу рублей пятьсот десятин купить да еще долг на шею забрать. А тут я за тысячу рублей чем завладаю!»
VI
Спорят башкирцы, вдруг идет человек в шапке лисьей. Замолчали все и встали. И говорит переводчик:
— Это старшина самый.
Сейчас достал Пахом лучший халат и поднес старшине и еще чаю пять фунтов. Принял старшина и сел на первое место. И сейчас стали говорить ему что-то башкирцы. Слушал, слушал старшина, кивнул головой, чтоб они замолчали, и стал говорить Пахому по-русски.
— Что ж,— говорит,— можно. Бери, где полюбится. Земли много.
«Как же я возьму, сколько хочу,— думает Пахом.— Надо же как ни есть закрепить. А то скажут твоя, а потом отнимут».
— Благодарим вас,— говорит,— на добром слове. Земли ведь у вас много, а мне немножко надо. Только бы мне знать, какая моя будет. Уж как-нибудь все-таки отмерять да закрепить за мной надо. А то в смерти-животе бог волен. Вы, добрые люди, даете, а придется — дети ваши отнимут.
— Правда твоя,— говорит старшина,— закрепить можно.
Стал Пахом говорить:
— Я вот слышал, у вас купец был. Вы ему тоже землицы подарили и купчую сделали; так и мне бы тоже.
Все понял старшина.
— Это все можно,— говорит. — У нас и писарь есть, и в город поедем, и все печати приложим.
— А цена какая будет? — говорит Пахом.
— Цена у нас одна: тысяча рублей за день.
Не понял Пахом.
— Какая же это мера — день? Сколько в ней десятин будет?
— Мы этого,— говорит,— не умеем считать. А мы за день продаем; сколько обойдешь в день, то и твое, а цена дню тысяча рублей.
Удивился Пахом.
— Да ведь это,— говорит,— в день обойти, земли много будет.
Засмеялся старшина.
— Вся твоя!— говорит. — Только один уговор: если назад не придешь в день к тому месту, с какого возьмешься, пропали твои деньги.
— А как же,— говорит Пахом,— отметить, где я пройду?
— А мы станем на место, где ты облюбуешь, мы стоять будем, а ты иди, делай круг; а с собой скребку возьми и, где надобно, замечай, на углах ямки рой, дернички клади, потом с ямки на ямку плугом проедем. Какой хочешь круг забирай, только до захода солнца приходи к тому месту, с какого взялся. Что обойдешь, все твое.
Обрадовался Пахом. Порешили наране выезжать. Потолковали, попили еще кумысу, баранины поели, еще чаю напились; стало дело к ночи. Уложили Пахома спать на пуховике, и разошлись башкирцы. Обещались завтра на зорьке собраться, до солнца на место выехать.
I
Приехала из города старшая сестра к меньшей в деревню. Старшая за купцом была в городе, а меньшая за мужиком в деревне. Пьют чай сестры, разговаривают. Стала старшая сестра чваниться – свою жизнь в городе выхвалять: как она в городе просторно и чисто живет и ходит, как она детей наряжает, как она сладко ест и пьет и как на катанья, гулянья и в театры ездит.
Обидно стало меньшей сестре, и стала она купеческую жизнь унижать, а свою крестьянскую возвышать.
– Не променяю я, – говорит, – своего житья на твое. Даром что серо живем, да страху не знаем. Вы и почище живете, да либо много наторгуете, либо вовсе проторгуетесь. И пословица живет: барышу наклад – большой брат. Бывает и то: нынче богат, а завтра под окнами находишься. А наше мужицкое дело вернее: у мужика живот тонок, да долог, богаты не будем, да сыты будем.
Стала старшая сестра говорить:
– Сытость-то какая – со свиньями да с телятами! Ни убранства, ни обращенья! Как ни трудись твой хозяин, как живете в навозе, так и помрете, и детям то же будет.
– А что ж, – говорит меньшая, – наше дело такое. Зато твердо живем, никому не кланяемся, никого не боимся. А вы в городу все в соблазнах живете; нынче хорошо, а завтра подвернется нечистый – глядь, и соблазнит хозяина твоего либо на карты, либо на вино, либо на кралю какую. И пойдет все прахом. Разве не бывает?
Слушал Пахом – хозяин – на печи, что бабы балакают.
– Правда это, – говорит, – истинная. Как наш брат сызмальства ее, землю-матушку, переворачивает, так дурь-то в голову и не пойдет. Одно горе – земли мало! А будь земли вволю, так я никого, и самого черта, не боюсь!
Отпили бабы чай, побалакали еще об нарядах, убрали посуду, полегли спать.
А черт за печкой сидел, все слышал. Обрадовался он, что крестьянская жена на похвальбу мужа навела: похваляется, что, была б у него земля, его и черт не возьмет.
«Ладно, думает, поспорим мы с тобой; я тебе земли много дам. Землей тебя и возьму».
Европа вымирает
Независимые исследователи подсчитали, что если продолжительность жизни выросла в 7 раз, а в среднем человек доживает до 70 лет, значит получается, что в прошлые века люди жили в 7 раз меньше, то есть в среднем 10 лет. Получается полная несуразица.И как тогда относится к последнему прогнозу Комиссии Совета Европы по демографии, который осенью 2015 г. шокировал общественность.Оказывается, Европа вообще вымирает.
Только в Великобритании, Испании, Франции, Португалии рождаемость не намного превышает смертность и то лишь благодаря мигрантам. Нынешний наплыв беженцев не спасает статистику общей рождаемости, настолько она низка. И потом, если есть приток людей в одни страны, то соответственно получается в других идет отток.
III
Живет так Пахом, радуется. Все бы хорошо, только стали мужики у Пахома хлеб и луга травить. Честью просил, все не унимаются: то пастухи упустят коров в луга, то лошади из ночного на хлеба зайдут. И сгонял Пахом и прощал, все не судился, потом наскучило, стал в волостное жаловаться. И знает, что от тесноты, а не с умыслом делают мужики, а думает: «Нельзя же и спускать, этак они все вытравят. Надо поучить».
Поучил так судом раз, поучил другой, оштрафовали одного, другого. Стали мужики-соседи на Пахома сердце держать; стали другой раз и нарочно травить. Забрался какой-то ночью в лесок, десяток липок на лыки срезал. Проехал по лесу Пахом — глядь, белеется. Подъехал — лутошки брошены лежат, и пенушки торчат. Хоть бы из куста крайние срезал, одну оставил, а то подряд, злодей, все счистил. Обозлился Пахом: «Ах, думает, вызнать бы, кто это сделал; уж я бы ему выместил». Думал, думал, кто: «Больше некому, думает, как Семке». Пошел к Семке на двор искать, ничего не нашел, только поругались. И еще больше уверился Пахом, что Семен сделал. Подал прошение. Вызвали на суд. Судили, судили — оправдали мужика: улик нет. Еще пуще обиделся Пахом; с старшиной и с судьями разругался.
— Вы,— говорит,— воров руку тянете. Кабы сами по правде жили, не оправляли бы воров.
Поссорился Пахом и с судьями и с соседями. Стали ему и красным петухом грозиться. Стало Пахому в земле жить просторней, а в миру теснее.
И прошел в то время слух, что идет народ на новые места. И думает Пахом: «Самому мне от своей земли идти незачем, а вот кабы из наших кто пошли, у нас бы просторнее стало. Я бы их землю на себя взял, себе в круг пригнал; житье бы лучше стало. А то все теснота».
Сидит раз Пахом дома, заходит мужик прохожий. Пустили ночевать мужика, покормили, разговорились — откуда, мол, бог несет? Говорит мужик, что идет снизу, из-за Волги, там в работе был. Слово за слово, рассказывает мужик, как туда народ селиться идет. Рассказывает, поселились там ихние, приписались в общество, и нарезали им по десять десятин на душу.
— А земля такая,— говорит,— что посеяли ржи, так солома — лошади не видать, а густая, что горстей пять — и сноп. Один мужик,— говорит,— совсем бедный, с одними руками пришел, а теперь шесть лошадей, две коровы.
Разгорелось у Пахома сердце. Думает: «Что ж тут в тесноте бедствовать, коли можно хорошо жить. Продам здесь и землю и двор; там я на эти деньги выстроюсь и заведенье все заведу. А здесь в этой тесноте — грех один. Только самому все путем вызнать надо».
Собрался на лето, пошел. До Самары плыл по Волге вниз на пароходе, потом пеший верст четыреста прошел. Дошел до места. Все так точно. Живут мужики просторно, по десять десятин земли на душу нарезано, и принимают в общество с охотой. А коли кто с денежками, покупай, кроме надельной, в вечную, сколько хочешь, по три рубля самой первой земли; сколько хочешь, купить можно!
Разузнал все Пахом, вернулся к осени домой, стал все распродавать. Продал землю с барышом, продал двор свой, продал скотину всю, выписался из общества, дождался весны и поехал с семьей на новые места.
